40 килограмм эльфийки. Еще 34 - сантехника. Поправляться нельзя. Сантехник перевесит.
Здесь вроде бы благожелательно относятся к РПС, поэтому мы принесли свое твАрение 
Если что - простите, мы новенькие)
Название: Куда ты денешься с подводной лодки?
Автор: lalait и endis
Жанр: РПС
Пэйринг: Джон Барроуман/Скотт Гилл
Рейтинг: R
Примечание: действие происходит примерно в 1997 году, на пятом году совместной жизни героев (героев во всех смыслах)
Дисклаймер: романтика, АУ И ООС, конечно
К вечеру начался дождьК вечеру начался дождь.
Дождь – штука удивительная. Под ним ты всегда один. Идешь, вдыхая мокрый, сладковатый воздух, вкусно пахнущий мокрым камнем и палой листвой, пинаешь мелкие камешки, слушаешь, усмехаясь, как в правом ботинке становится сыро – даже любимым вещам однажды приходит свой срок. Ты всегда один среди дождя. Даже если рядом идет кто-то очень родной и важный. Ты один, пока этот кто-то не вложит свою ладонь в твою. Прикосновение сильнее всего. Дождя, осени и холода. И одиночества, конечно. Неважно, молчаливое оно, или среди неспешной беседы или веселой болтовни. Неважно, теплой будет рука в твоей руке, или озябшей и мокрой. Можно согреться. Можно согреть. Без разницы – проклятый Второй закон термодинамики (1) перестает действовать, только если система не замкнута. А значит, если ты один – ты обречен. Твоя теплота, твоя боль или твоя любовь – все рассеивается в никуда, в серые дождливые сумерки. Безвозвратно. Извечная энтропия одиночества.
Сэр Том(2) , а, Скотт?
Много читать вредно, знаешь.
И быть отличником в колледже – еще хуже.
Когда вечное «А» по физике помогает запросто вникнуть во второе, седьмое, десятое дно классической литературы – добра не жди.
К черту.
Скотт останавливается у крыльца, вытаскивает из кармана тонкий портсигар и закуривает. Пальцы дрожат, и огонек зажигалки почти опаляет пальцы.
Скотт вообще-то не курит.
Он терпеть не может табачный дым.
Но если он берется за сигарету, значит, конец света так близок, что Мишель Нострадамус беспокойно ворочается в гробу, порываясь задним числом переписать нашумевшие Центурии.
В доме темно. Конечно, темно.
Табачный дым сжимает горло, наполняет рот горечью. И поэтому, только поэтому, так трудно дышать.
Войти в дом, зажечь свет, приласкать встревоженных, но обрадованных собак. И сделать хорошую мину при отвратительной игре – собаки-то не виноваты, если люди влипли. А все чувствуют, беспокоятся, переживают. Ни за что страдают, в общем. Пока два уже не то чтобы сопливых идиота разобраться между собой не могут. Людям бы хоть изредка такую верность.
Верность. Ха.
Голова кругом. Надо, наверное, поесть. Не хочется, а надо. Весь день кофе и сигареты, сигареты и кофе. С непривычки от никотина мутит, от кофеина покраснели глаза, хотя это может быть и от бессонной ночи. Хорошо хоть химия с биологией не по профилю. Чертов мобильный молчит почти сутки, и деловой партнер доводит всех общих знакомых, пытаясь добраться до «мистера Гилла», но на телефоне Скотта со вчерашнего вечера включен фильтр на любые номера. Кроме одного. Чтобы не хватать судорожно трубку при первом же гудке, не выдыхать в нее сорвано «Да?». Чтобы наверняка знать, что раз звонит – точно он…
Скотт, до тебя не дозвониться, мы опаздываем на встречу. Извини, Ник, телефон отрубился, должно быть, чертов аккумулятор. Да, должно быть. Конечно. Мне жаль. Все окей.
Окей.
Скотт готовит ужин, но чертова индейка не пропекается, а чертовы сливки сворачиваются, и соус пригорает. Чертов соус, чертов день. Впрочем, собаки счастливы, у них намечается барбекю, и даже Скотт, грустно сидящий на полу у стены с бутербродом в руке не мешает маленькому празднику. Эти глупые люди часто грустят ни с того, и с сего. Люди боятся любви, потому что она делает их уязвимыми. Собаки мудрее, честнее и лучше. Они просто любят. Не смотря ни на что. А иногда и вопреки всему.
Чертова гордость. Чертово чувство самосохранения. Чертово собственное достоинство. Трижды чертова любовь.
Телефон нем и глух, рука сама собой тянется набрать номер, но замирает в паре дюймов. Нет. Точно нет. Нет ничего хуже раз за разом уходящих в пустоту гудков. Ты звонил ему вчера весь вечер, вдоволь наобщался с автоответчиком каждый раз после десятого «пи-ип». Дожидался милого женского голоса, обреченно выслушивал настойчивое предложение сказать хоть что-нибудь после сигнала, и вешал трубку. Как влюбленные тинэйджеры названивают своим красоткам, чтобы только послушать голос. Это было бы мило, если бы не так абсурдно.
Джон позвонил поздней ночью, когда Скотт почти решил плюнуть и поехать искать его в это самое «ну где-то в Нотинг Хилл, знаешь». Судя по голосу, он был абсолютно пьян и совершенно беспечен и счастлив. Действительно, велико ли дело – семь пропущенных вызовов, когда вокруг музыка, и чей-то мелодичный смех, и кажется, шипит шампанское, кто-то зовет «Джон, ну иди же сюда», и он отвечает пьяным смешком. «Скотт, я заночую у Джима, ну ты понимаешь, не уйти, тут такие перспективы, и Ричард, ты помнишь Ричарда? Ну, с того шоу… У нас возникла идея, так что я буду утром. Люблю-целую-пока».
Пока.
Ночь, долгая, вязкая, истекла. Скотт провел ее в гостиной, потому что в спальне все ненавязчиво, но стойко пахло Джоном, и от этого становилось тоскливо и тошно. Конечно, он помнил Ричарда. И скандал в бульварной прессе – который уже по счету? – который раздули из «того шоу». Это же Джон. Он не может без скандала, эпатажа и истеричных воплей вокруг его персоны. Это же Джон… Укутанные пледом ноги не желали согреваться, сон не шел, и только собаки, радостно составившие ему компанию на диване, грели бока и сонно, уютно сопели. В дом медленно вползало серое лондонское утро. Джон не пришел, наверху в спальне сработал будильник, надо было вставать, приводить себя в идеальный порядок, отправляться на работу и жить дальше.
И день прошел так же – как под наркозом. Вроде бы все происходит вокруг – движется, звучит, решается и творится – а вроде бы это только сон, когда можно себя ущипнуть и не почувствовать боли.
А свет в доме так и не зажегся, хотя Скотт намеренно остался на ужин с деловым партнером, чтобы вернуться как можно позже. Ну что ж. Еще одна ночь в гостиной. Пусть так. Главное, не дать себе испугаться. И не схватиться, отчаявшись, за телефон.
(1) Второй закон термодинамики - утверждает неизбежность возрастания энтропии в изолированных (замкнутых) системах. Согласно этому закону, любая замкнутая система стремится к термодинамическому равновесию, т.е. в ней происходит перераспределение тепла от более нагретых тел к менее нагретым, обратный же процесс невозможен (любое нагретое тело неизбежного и необратимо остывает). Со вторым законом термодинамики связано представление о возможной тепловой смерти Вселенной*.
* одолели? молодцы!
дальше будет легче!
(2) Том Стоппард (р. 1937), сэр (2000г.), английский драматург, режиссер, киносценарист и критик. Скотт имеет в виду пьесу сэра Тома «Аркадия» (1993, рус.пер. 1996), где как раз фигурирует вышеупомянутый закон.
* * * * *
Джон был ужасно пьян, при чем второй раз за сутки, и третий – за двое. Вечеринка обещала быть довольно скучной, но полезной чисто коммерчески, а обернулось куда как круче: всегда приятно увидеть знакомые лица там, где вовсе не ожидал. Тем более что эти самые лица в последний раз видел при куда более веселых обстоятельствах.
В доме у Джима Джон встретил Ричарда.
Джим недвусмысленно кашлянул, пытаясь намекнуть на то, что встреча, конечно, - чистой воды совпадение, но дом ему дорог как память, и было бы здорово, чтобы он уцелел после вечеринки, раз уж так все сложилось. Присутствовавшие папарацци – а куда в Ноттинг Хилле без них? – глотали успокоительные и трясущимися руками срочно наводили камеры и карандаши. Ричард, отрастивший неожиданное брюшко и жидкую бородку, а еще тяжелый кошелек, самолюбие и репутацию виртуозного шоу-продюссера, чинно поздоровался за руку с «мистером Барроуманом», а потом расцвел в самой хулиганской из улыбок и облапал старого приятеля почти совсем не по-приятельски. Джон про себя хмыкнул, навострил уши, почуяв, что благосклонность Судьбы в очередной раз почему-то выпала ему в руки, и позволил себе расслабиться. Почти по полной. Ричард – это было безумное, оторванное воспоминание – вот как время летит – юности, след не самых плохих и, считай что, очень веселых дней. Они оба изменились, взобрались с бродвейских подмостков на вершину богемной лондонской жизни, обзавелись громкими именами и пристальным вниманием прессы. Но память часто подкидывает забавные сюрпризы, заставляя людей не только выискивать в глубинах прошлого себя-самих-сто-лет-тому, но и чувства старые вытаскивать, как семейные альбомы – время прошло, а память вот она, осталась.
В итоге они неплохо «отпустили тормоза», особенно когда слово за слово вдруг пришли к тому, что у Ричарда завис проект, а у Джона столько идей в голове. И совершенно некуда их, эти блестящие идеи, пристроить: на этом моменте оживился даже Джим, примостился неподалеку с блокнотом.
О, смотри-ка, Джон, Джим хочет в долю! Джим хороший парень, Рич, тебе ли не знать, почему бы нам не взять его к себе? Гениальный администратор, ты знаешь. Да, слышал краем уха, кто вытащил за шиворот мой первый миллион. Даже так? О да, о да… Джим, да иди ты поближе, мы еще не настолько напились, чтобы наша компания стала достаточно компрометирующей для твоего семейного благополучия…
Напились они чуть позже, когда полет творческой мысли вышел на первую космическую скорость (Скотт наверняка точно помнит, сколько это), Джим к тому времени благоразумно убрался подальше, но компрометирующей компания так и не стала, подарив прессе всего-то два-три вяло-скандальных снимка, кажется, даже без эпатажных поцелуев. Широкая лапища Ричарда по памяти привычно легла на бедро Джона, не прекращавшего нести какую-то великолепную чушь насчет размахов будущего шоу. Джон осекся на полуслове и совершенно незнакомым Ричарду образом смущенно покраснел.
Нет, Рич. Извини, Рич, больше никогда нет.
Нехило, ушел-таки в основной лагерь?
Нет, но я нашел свою пару. Это серьезно, Рич.
Перспективный шоу-продюссер озадаченно смотрит, медленно трезвея, на этого нового незнакомого милягу-Джона и усмехается пораженно.
С ума сойти. Джон. Просто сойти с ума. Оно действительно того стоит?
О да. И даже больше.
Он так хорош?
Он лучше всех, и он ждет меня дома... О мой Бог, телефон!
Джон срывается с места, провожаемый несколько завистливым хохотом Ричарда, с ужасом видит пропущенные звонки, смотрит на часы, зеленеет, судорожно набирает номер, едва выбравшись из гомонящей толпы, но, услышав спокойный и, кажется, даже сонный голос Скотта, мгновенно успокаивается. Они напиваются с Ричардом до самого утра, но тот больше не делает попыток сблизиться как-то иначе, чем «это мой старинный друг Джон».
Утром, продрав глаза в гостевой спальне, к счастью, огромного дома Джима, Джон честно собирается домой. И даже приводит себя в порядок. Но на лестнице его поджидает хозяин дома, и глаза у него сияют нездоровым блеском. Джон, говорит он, Джон, бог ты мой, я только что нашел свои вчерашние записи! Это будет грандиозно, просто грандиозно! Они вдвоем расталкивают спящего в патио Ричарда и садятся снова думать и обсуждать, теперь уже на трезвые, хотя изрядно трещащие головы. Так проходит почти полдня, Джона «несет», он бегает по кабинету Джима, роняя вещи со стеллажей и фотографии со стен, он снова пьян, на этот раз эйфорией творческой, и ее действие слаще и сильнее любых амфетаминов. Он снова забывает позвонить Скотту утром, а потом говорит себе: окей, он уже на работе и наверняка не слишком мною доволен, не стоит его отвлекать и раздражать. А к вечеру они снова напиваются, потому что Джим около трех по полудни срочно вызванивает юристов и менеджеров, и в течение пары часов контракт на грядущее «шоу века» оказывается подписан. Джон ужасно горд собой и беззастенчиво счастлив, а потому отправляется домой на такси, отчего-то решив, что главное сейчас просто увидеть Скотта, какие могут быть, право слово, проблемы и неприятности, если день выдался такой клевый, а он, Джон, такой гениальный и восхитительный этим вечером.
Когда ты счастлив, мир видится по-особому, безоблачно и легко настолько, что, кажется, земля больше тебя не держит (спросить у Скотта, кто это там про гравитацию первый придумал). И кажется, раз ты так обожаешь все окружающее, мир должен обожать тебя в ответ с ничуть не меньшей силой. И уж точно не устраивать подлянок.
дальше в комментах
Если что - простите, мы новенькие)Название: Куда ты денешься с подводной лодки?
Автор: lalait и endis
Жанр: РПС
Пэйринг: Джон Барроуман/Скотт Гилл
Рейтинг: R
Примечание: действие происходит примерно в 1997 году, на пятом году совместной жизни героев (героев во всех смыслах)
Дисклаймер: романтика, АУ И ООС, конечно
К вечеру начался дождьК вечеру начался дождь.
Дождь – штука удивительная. Под ним ты всегда один. Идешь, вдыхая мокрый, сладковатый воздух, вкусно пахнущий мокрым камнем и палой листвой, пинаешь мелкие камешки, слушаешь, усмехаясь, как в правом ботинке становится сыро – даже любимым вещам однажды приходит свой срок. Ты всегда один среди дождя. Даже если рядом идет кто-то очень родной и важный. Ты один, пока этот кто-то не вложит свою ладонь в твою. Прикосновение сильнее всего. Дождя, осени и холода. И одиночества, конечно. Неважно, молчаливое оно, или среди неспешной беседы или веселой болтовни. Неважно, теплой будет рука в твоей руке, или озябшей и мокрой. Можно согреться. Можно согреть. Без разницы – проклятый Второй закон термодинамики (1) перестает действовать, только если система не замкнута. А значит, если ты один – ты обречен. Твоя теплота, твоя боль или твоя любовь – все рассеивается в никуда, в серые дождливые сумерки. Безвозвратно. Извечная энтропия одиночества.
Сэр Том(2) , а, Скотт?
Много читать вредно, знаешь.
И быть отличником в колледже – еще хуже.
Когда вечное «А» по физике помогает запросто вникнуть во второе, седьмое, десятое дно классической литературы – добра не жди.
К черту.
Скотт останавливается у крыльца, вытаскивает из кармана тонкий портсигар и закуривает. Пальцы дрожат, и огонек зажигалки почти опаляет пальцы.
Скотт вообще-то не курит.
Он терпеть не может табачный дым.
Но если он берется за сигарету, значит, конец света так близок, что Мишель Нострадамус беспокойно ворочается в гробу, порываясь задним числом переписать нашумевшие Центурии.
В доме темно. Конечно, темно.
Табачный дым сжимает горло, наполняет рот горечью. И поэтому, только поэтому, так трудно дышать.
Войти в дом, зажечь свет, приласкать встревоженных, но обрадованных собак. И сделать хорошую мину при отвратительной игре – собаки-то не виноваты, если люди влипли. А все чувствуют, беспокоятся, переживают. Ни за что страдают, в общем. Пока два уже не то чтобы сопливых идиота разобраться между собой не могут. Людям бы хоть изредка такую верность.
Верность. Ха.
Голова кругом. Надо, наверное, поесть. Не хочется, а надо. Весь день кофе и сигареты, сигареты и кофе. С непривычки от никотина мутит, от кофеина покраснели глаза, хотя это может быть и от бессонной ночи. Хорошо хоть химия с биологией не по профилю. Чертов мобильный молчит почти сутки, и деловой партнер доводит всех общих знакомых, пытаясь добраться до «мистера Гилла», но на телефоне Скотта со вчерашнего вечера включен фильтр на любые номера. Кроме одного. Чтобы не хватать судорожно трубку при первом же гудке, не выдыхать в нее сорвано «Да?». Чтобы наверняка знать, что раз звонит – точно он…
Скотт, до тебя не дозвониться, мы опаздываем на встречу. Извини, Ник, телефон отрубился, должно быть, чертов аккумулятор. Да, должно быть. Конечно. Мне жаль. Все окей.
Окей.
Скотт готовит ужин, но чертова индейка не пропекается, а чертовы сливки сворачиваются, и соус пригорает. Чертов соус, чертов день. Впрочем, собаки счастливы, у них намечается барбекю, и даже Скотт, грустно сидящий на полу у стены с бутербродом в руке не мешает маленькому празднику. Эти глупые люди часто грустят ни с того, и с сего. Люди боятся любви, потому что она делает их уязвимыми. Собаки мудрее, честнее и лучше. Они просто любят. Не смотря ни на что. А иногда и вопреки всему.
Чертова гордость. Чертово чувство самосохранения. Чертово собственное достоинство. Трижды чертова любовь.
Телефон нем и глух, рука сама собой тянется набрать номер, но замирает в паре дюймов. Нет. Точно нет. Нет ничего хуже раз за разом уходящих в пустоту гудков. Ты звонил ему вчера весь вечер, вдоволь наобщался с автоответчиком каждый раз после десятого «пи-ип». Дожидался милого женского голоса, обреченно выслушивал настойчивое предложение сказать хоть что-нибудь после сигнала, и вешал трубку. Как влюбленные тинэйджеры названивают своим красоткам, чтобы только послушать голос. Это было бы мило, если бы не так абсурдно.
Джон позвонил поздней ночью, когда Скотт почти решил плюнуть и поехать искать его в это самое «ну где-то в Нотинг Хилл, знаешь». Судя по голосу, он был абсолютно пьян и совершенно беспечен и счастлив. Действительно, велико ли дело – семь пропущенных вызовов, когда вокруг музыка, и чей-то мелодичный смех, и кажется, шипит шампанское, кто-то зовет «Джон, ну иди же сюда», и он отвечает пьяным смешком. «Скотт, я заночую у Джима, ну ты понимаешь, не уйти, тут такие перспективы, и Ричард, ты помнишь Ричарда? Ну, с того шоу… У нас возникла идея, так что я буду утром. Люблю-целую-пока».
Пока.
Ночь, долгая, вязкая, истекла. Скотт провел ее в гостиной, потому что в спальне все ненавязчиво, но стойко пахло Джоном, и от этого становилось тоскливо и тошно. Конечно, он помнил Ричарда. И скандал в бульварной прессе – который уже по счету? – который раздули из «того шоу». Это же Джон. Он не может без скандала, эпатажа и истеричных воплей вокруг его персоны. Это же Джон… Укутанные пледом ноги не желали согреваться, сон не шел, и только собаки, радостно составившие ему компанию на диване, грели бока и сонно, уютно сопели. В дом медленно вползало серое лондонское утро. Джон не пришел, наверху в спальне сработал будильник, надо было вставать, приводить себя в идеальный порядок, отправляться на работу и жить дальше.
И день прошел так же – как под наркозом. Вроде бы все происходит вокруг – движется, звучит, решается и творится – а вроде бы это только сон, когда можно себя ущипнуть и не почувствовать боли.
А свет в доме так и не зажегся, хотя Скотт намеренно остался на ужин с деловым партнером, чтобы вернуться как можно позже. Ну что ж. Еще одна ночь в гостиной. Пусть так. Главное, не дать себе испугаться. И не схватиться, отчаявшись, за телефон.
(1) Второй закон термодинамики - утверждает неизбежность возрастания энтропии в изолированных (замкнутых) системах. Согласно этому закону, любая замкнутая система стремится к термодинамическому равновесию, т.е. в ней происходит перераспределение тепла от более нагретых тел к менее нагретым, обратный же процесс невозможен (любое нагретое тело неизбежного и необратимо остывает). Со вторым законом термодинамики связано представление о возможной тепловой смерти Вселенной*.
* одолели? молодцы!
дальше будет легче!(2) Том Стоппард (р. 1937), сэр (2000г.), английский драматург, режиссер, киносценарист и критик. Скотт имеет в виду пьесу сэра Тома «Аркадия» (1993, рус.пер. 1996), где как раз фигурирует вышеупомянутый закон.
* * * * *
Джон был ужасно пьян, при чем второй раз за сутки, и третий – за двое. Вечеринка обещала быть довольно скучной, но полезной чисто коммерчески, а обернулось куда как круче: всегда приятно увидеть знакомые лица там, где вовсе не ожидал. Тем более что эти самые лица в последний раз видел при куда более веселых обстоятельствах.
В доме у Джима Джон встретил Ричарда.
Джим недвусмысленно кашлянул, пытаясь намекнуть на то, что встреча, конечно, - чистой воды совпадение, но дом ему дорог как память, и было бы здорово, чтобы он уцелел после вечеринки, раз уж так все сложилось. Присутствовавшие папарацци – а куда в Ноттинг Хилле без них? – глотали успокоительные и трясущимися руками срочно наводили камеры и карандаши. Ричард, отрастивший неожиданное брюшко и жидкую бородку, а еще тяжелый кошелек, самолюбие и репутацию виртуозного шоу-продюссера, чинно поздоровался за руку с «мистером Барроуманом», а потом расцвел в самой хулиганской из улыбок и облапал старого приятеля почти совсем не по-приятельски. Джон про себя хмыкнул, навострил уши, почуяв, что благосклонность Судьбы в очередной раз почему-то выпала ему в руки, и позволил себе расслабиться. Почти по полной. Ричард – это было безумное, оторванное воспоминание – вот как время летит – юности, след не самых плохих и, считай что, очень веселых дней. Они оба изменились, взобрались с бродвейских подмостков на вершину богемной лондонской жизни, обзавелись громкими именами и пристальным вниманием прессы. Но память часто подкидывает забавные сюрпризы, заставляя людей не только выискивать в глубинах прошлого себя-самих-сто-лет-тому, но и чувства старые вытаскивать, как семейные альбомы – время прошло, а память вот она, осталась.
В итоге они неплохо «отпустили тормоза», особенно когда слово за слово вдруг пришли к тому, что у Ричарда завис проект, а у Джона столько идей в голове. И совершенно некуда их, эти блестящие идеи, пристроить: на этом моменте оживился даже Джим, примостился неподалеку с блокнотом.
О, смотри-ка, Джон, Джим хочет в долю! Джим хороший парень, Рич, тебе ли не знать, почему бы нам не взять его к себе? Гениальный администратор, ты знаешь. Да, слышал краем уха, кто вытащил за шиворот мой первый миллион. Даже так? О да, о да… Джим, да иди ты поближе, мы еще не настолько напились, чтобы наша компания стала достаточно компрометирующей для твоего семейного благополучия…
Напились они чуть позже, когда полет творческой мысли вышел на первую космическую скорость (Скотт наверняка точно помнит, сколько это), Джим к тому времени благоразумно убрался подальше, но компрометирующей компания так и не стала, подарив прессе всего-то два-три вяло-скандальных снимка, кажется, даже без эпатажных поцелуев. Широкая лапища Ричарда по памяти привычно легла на бедро Джона, не прекращавшего нести какую-то великолепную чушь насчет размахов будущего шоу. Джон осекся на полуслове и совершенно незнакомым Ричарду образом смущенно покраснел.
Нет, Рич. Извини, Рич, больше никогда нет.
Нехило, ушел-таки в основной лагерь?
Нет, но я нашел свою пару. Это серьезно, Рич.
Перспективный шоу-продюссер озадаченно смотрит, медленно трезвея, на этого нового незнакомого милягу-Джона и усмехается пораженно.
С ума сойти. Джон. Просто сойти с ума. Оно действительно того стоит?
О да. И даже больше.
Он так хорош?
Он лучше всех, и он ждет меня дома... О мой Бог, телефон!
Джон срывается с места, провожаемый несколько завистливым хохотом Ричарда, с ужасом видит пропущенные звонки, смотрит на часы, зеленеет, судорожно набирает номер, едва выбравшись из гомонящей толпы, но, услышав спокойный и, кажется, даже сонный голос Скотта, мгновенно успокаивается. Они напиваются с Ричардом до самого утра, но тот больше не делает попыток сблизиться как-то иначе, чем «это мой старинный друг Джон».
Утром, продрав глаза в гостевой спальне, к счастью, огромного дома Джима, Джон честно собирается домой. И даже приводит себя в порядок. Но на лестнице его поджидает хозяин дома, и глаза у него сияют нездоровым блеском. Джон, говорит он, Джон, бог ты мой, я только что нашел свои вчерашние записи! Это будет грандиозно, просто грандиозно! Они вдвоем расталкивают спящего в патио Ричарда и садятся снова думать и обсуждать, теперь уже на трезвые, хотя изрядно трещащие головы. Так проходит почти полдня, Джона «несет», он бегает по кабинету Джима, роняя вещи со стеллажей и фотографии со стен, он снова пьян, на этот раз эйфорией творческой, и ее действие слаще и сильнее любых амфетаминов. Он снова забывает позвонить Скотту утром, а потом говорит себе: окей, он уже на работе и наверняка не слишком мною доволен, не стоит его отвлекать и раздражать. А к вечеру они снова напиваются, потому что Джим около трех по полудни срочно вызванивает юристов и менеджеров, и в течение пары часов контракт на грядущее «шоу века» оказывается подписан. Джон ужасно горд собой и беззастенчиво счастлив, а потому отправляется домой на такси, отчего-то решив, что главное сейчас просто увидеть Скотта, какие могут быть, право слово, проблемы и неприятности, если день выдался такой клевый, а он, Джон, такой гениальный и восхитительный этим вечером.
Когда ты счастлив, мир видится по-особому, безоблачно и легко настолько, что, кажется, земля больше тебя не держит (спросить у Скотта, кто это там про гравитацию первый придумал). И кажется, раз ты так обожаешь все окружающее, мир должен обожать тебя в ответ с ничуть не меньшей силой. И уж точно не устраивать подлянок.
дальше в комментах
@темы: John Barrowman, R, fanfiction
-
-
20.10.2009 в 00:58Часы в гостиной пробили полночь, на кухне горел свет, Джон вытащил порядком потрепанный цветок из петлицы пиджака, заправил его за ухо, и, излучая все доступное ему обаяние, ввалился в кухню, не сняв ни куртки, ни ботинок; с них тут же натекла грязная лужа на чистый бежевый кафель.
- Встречайте Мистера Британия этого года! Я его подписал, Скотт! Ну разве я не гений? Будет отличное шоу и отличный контракт! Где мои фанфары?..
Но на кухне тихо. Ни фанфар, ни радостных воплей, ни даже захудаленького «Джон, ты дома, здорово». Скотт поднимает голову от чашки с чем-то горячим, и глаза у него усталые и покрасневшие. И молчит.
Ну вот, снова здорово. Почему как только что-то становится супер-классно в жизни, что-то другое, чертовски важное, непременно летит в тартарары? Джон вздохнул, скрестил на удачу пальцы за спиной и предпринял последнюю отчаянную попытку спасти всеобщее благоденствие истекающего дня:
- Скотт, ну я так к тебе спешил, как только мог! Правда! Так здорово приходить домой – а ты меня ждешь…
Он нервно переступил с ноги на ногу, мутная лужа под ботинками вяло всколыхнулась, забрызгав каплями ножку кухонной стойки.
Скотт молча встал, достал из напольного шкафчика тряпку. Джон понятливо поспешил убраться с пола – уселся на краешек столешницы, неловко поджав ноги. С ботинок закапало вдвое сильнее, мутная струйка от каблука пролегла по светлому боку кухонной стойки. Скотт поджал губы и присел на корточки, промакивая грязь.
Джон ненавидел это больше всего на свете. Той чистой, кристально-кошмарной ненавистью, которую дети испытывают к тому, чего боятся больше всего на свете. Скотт молчал. Он не злился. По крайней мере, пока. Но это страшное, совершенно глухое молчание, сводило Джона с ума. Это все равно, что оказаться посреди покрытого вулканическим пеплом поля. Ну, или где-нибудь посреди лунного пейзажа, как в Исландии. Джон заочно и до дрожи ненавидел Исландию с тех самых пор, как Скотт впервые серьезно на него обиделся. Ледяное, тоскливое молчание многокилометровой пустоты вокруг. Пуля в висок – желанный выход, право слово. Тем более что иного выхода все равно нет. Представьте себе, что вы выбрались на дикие бесплодные земли и долго-долго плясали с бубном под полной луной, выпрашивая у духов, богов или кто-там-есть-сверху.. ну, скажем, ма-а-аленький такой кусочек огня. Ну, куда ж без него, верно? Выпрашивали, давая себе и мирозданию страшные клятвы и зароки: ну вот только бы получить, а там уж я сберегу, я уж раздую, я уж постараюсь. Окей, ваши пляски кого-то там наверху изрядно впечатлили (или утомили, не суть), вы получаете вымаливаемый огонек, радуетесь как ребенок, кидаетесь заботиться, умножать и оберегать. А потом привыкаете. Как любой человек рано или поздно привыкает к чему-то – важному! – но каждодневному. И в один чертов день, вы откалываете какую-нибудь, безобидную на ваш взгляд, хрень, не подумав о том, как на это посмотрит кто-то там сверху. Откалываете, гордясь собой, оглядываетесь – и опа, ваш трудно-выстраданный огонь погас.
- Скотт, - с искренним страданием в голосе позвал все еще нетрезвый, а от того не теряющий надежду Джон и потянулся рукой: коснуться кончиками пальцем светлых волос мрачно трущего пол Скотта. И даже смиренно и понятливо принялся стягивать с себя туфли – пятку за носок. Я мол, понял, осознал, я сейчас разуюсь, в доме снова будет чисто, а я буду паинька… его маневр, наверное, мог бы даже удаться, слишком уж много искреннего раскаяния и честного признания вины было в голосе, в жесте, в смущенно прикушенной губе.. Но в этот самый момент у Скотта Гилла возникла совершенно другая проблема, виной которой, впрочем, опять оказался Джон. Крайне неудачно для себя.
Туфли одна за другой упали на предусмотрительно подстеленную тряпку, и Скотт увидел совсем близко эти босые ступни (где чудовище потеряло носки?! почему не голову?!), сплетающиеся одна перед другой. И этот неосознанно защитный, робкий жест, и эти точеные, мать их, ступни, довели и без того расстроенного Скотта до края ясным и мгновенным осознанием того, что он – полная тряпка. Вот как та, что на полу впитывает в себя осеннюю грязь. Даже хуже, наверное. Потому что за этот миг, за этот жест и за эту беззащитность он готов этому безответственному, черствому, нахальному.. типу простить все. И поэтому ладонь Джона встретила вместо русых локонов пустоту, а Скотт отшатнулся прочь, поднялся на ноги и зашипел на него сквозь зубы:
- Да уж, ты очень спешил.
- Мы просто работали весь день и…
- Работали? И оба вечера, и ночь…
- Скотт!
Джону краска бросилась в лицо. Да попробуйте-ка тут не вспылить, когда ты вот так открыто, искренне говоришь любимому человеку правду, а он тебе не верит. Да какое там! Он тебя даже толком не слышит, настолько оглушает его собственная обида. И кто, интересно, все прошедшие годы попеременно нудил «Джон, не будь эгоистом» И «Джон, подумай о других»? А думать о самом Джоне совсем не надо?..
- Скотт, ну я виноват. Когда я проснулся, ты уже был на работе, и я не стал тебе туда звонить, чтобы не отрывать…
- О да, а вечером, и ночью, и этим вечером ты тоже не хотел мне мешать. Я ужасно занят, когда тебя жду с вечеринок.
- Я же звонил…
- Я помню.
- Скотт, ну не начинай…
- Я?
Господь всемогущий, ну почему с ним так тяжело? Так хорошо - и так тяжело? И почему всю дорогу приходится оправдываться за то, в чем ты вовсе не виноват? Почему вообще, с тех самых пор, как они решили быть вместе, оправдываться ни перед кем больше не приходится, даже перед собой, – зато перед ним постоянно? Что за глупость вообще!
- Послушай, это всего лишь вечеринка. Ну, подумаешь!
- Всего лишь вечеринка, конечно.
- Мы с Ричардом…
- Ах, вы с Ричардом…
- Да послушай же, мы придумали отличное новое шоу! Это будет фантастика!
- О да, я еще отлично помню старое, знаешь.
Ну, вот что – что?! – делать. Как поговорить с тем, кто не хочет слушать? Может быть, не может пока что слышать – обида не дает, понятное дело, но как извиниться, если все твои извинения, старания, любые попытки привести ситуацию к чему-то… - все как мячик от стенки? Что за невозможный человек? Охота встать и об стенку головой постучаться. Или его постучать – еще лучше! Обида обидой, но, ради всего святого, куда делось доверие? Куда прямо сейчас делать любовь? И знакомый до каждой черточки, родной дорогой человек – куда делся?
- Скотт, я виноват, я понимаю, но давай не будем раздувать ссору из несделанного вовремя звонка? Это пахнет дурной мыльной оперой.
- Раздувать?.. О да, давай сделаем вид, что все в полном порядке. И продолжим: я буду сходить с ума дома, молясь на телефон, а ты, наша прекрасная звезда, будешь шляться по вечеринкам, и так и быть, позвонишь, если вдруг вспомнишь! У тебя ведь столько дел куда как важнее одного звонка домой: Джим, шоу, пресса, и что там еще? Ах да, Ричард!.. Как я мог забыть о Ричарде!
- Скотт! Ну, о чем ты! Я же никогда тебе и ни с кем.. Я..
- Да знаю я твое «ни с кем»….
Ну вот, кажется, он выдохся! По крайней мере не шипит больше, тон во всяком случае сбавил, и… Что он сказал?
Наверное, если бы Скотт смотрел в этот момент ему в глаза, такого бы не случилось. Наверное, если бы он все же сорвался на крик – ну хоть раз за разговор – такого бы не случилось, потому что крик – это всегда надрыв, это эмоция, заслоняющая разум, и любое слово, выплеснутое так, без осознания, куда проще простить и пропустить мимо ушей. Но Скотт не кричал. Он вообще крайне редко повышал голос.
А сейчас и вовсе… отвернулся куда-то к темноте за окном и говорил глухо и ровно, как будто самому себе. Как будто и правда поверил, что…
Остальное уложилось в пару секунд. Джон, не отрывая взгляда от любимого профиля на фоне темного абриса окна, почти не понимая от боли и обиды, что делает, ударил Скота сжатой в кулак ладонью. По этим самым обожаемым губам. Которые так легко и так небрежно ранят - слишком сильно.
На костяшках остались капельки крови, Скотт, не ожидавший удара, отлетел спиной на злополучную кухонную стойку, зазвенело стекло, по кафельному полу разлетелись осколки, много, разноцветные, густые, аж до порога кухни долетели, кажется. Джон их почти не видел: внезапно, помимо воли, хлынувшие слезы заселили взгляд.
- Как ты можешь, да как ты.. Лучше бы я и правда.. Это было бы даже менее мерзко, чем.. чем…
Договорить он не смог, метнулся по ставшей вдруг тесной и душной кухне и убежал наверх, в спальню, упал на кровать, судорожно втискиваясь лицом в подушку.
Пролежал он так недолго. Сначала было только трудно дышать – ну, неудивительно, если сам себя пробуешь удушить подушкой, - да сердце колотилось в висках. Алкогольный дурман путал мысли и эмоции, то ли вина набирала силу, то ли злость, то ли обида какая-то совершенно несусветных масштабов, то ли сожаления о собственной несдержанности – беда да и только, кошмар, каша, хаос…
А потом все закончилось. Одним махом. Джон перекатился на спину и незряче уставился в полоток. Гомон, грохот и треск внутри прекратились, все ангелы-хранители и дьяволы-искусители как-то разом заткнулись, будто кто по ним из «Базуки»(3) пальнул. И мгновенно – Джон как-то раньше думал, что такое только от сильного удара по голове бывает, - мгновенно выветрился весь хмель, оставляя голову ясной и мысли – кристально чистыми.
Внизу хлопнула дверь.
Входная дверь.
Хлопнула.
Буднично, привычно и равнодушно.
Скотт ушел.
Почему он не свернул себе шею, с такой скоростью слетая вниз по лестнице со второго этажа, Джон не мог понять никогда после. Да и какая, собственно, разница. Ужас, охвативший все его существо, ужас, не сравнимый ни с чем, неописуемый, глухой, безнадежный кошмар ледяной лунной пустоши, заставил вдруг понять ясно и четко – будто лампочку в голове включили – если он сейчас не успеет, все потеряет смысл. Обиды, досада, вина и тревоги – все это имеет смысл только для двоих. А одному…
Одному..
О бог мой, только не одному.
Только не без Скотта.
Никогда больше без Скотта.
(3)Противотанковый гранатомет
-
-
20.10.2009 в 00:59Обнял, вцепился так, что руки свело судорогой, больно, аж до локтя. Но зато попробуй вырвись – не пущу. Никогда. Никуда. Тем более, глупости нашей нелепой не отдам. Слышишь? Слышишь?! Плотная ткань под пальцами трещит, лопается. Терминатор хренов. Но разжать руки нет никаких сил. Слишком много зависит от этого самого мига. Ударь в ответ, накричи, ругайся, проклинай – что угодно. Но будь со мной. Здесь. Рядом. Не молчи. Мне больше нельзя одному и тебе – нельзя. После того, как мы оба слишком хорошо узнали как это, когда не «я», а «мы»…
Сильная рука обхватила его за талию, а другая – мягко – за плечи. Скотт вздрогнул всем телом, покачнулся, силясь удержаться на ногах, и только тогда Джон понял, что минуло едва ли мгновение, что весь этот рой мыслей, чувств и терзаний уместился в один краткий миг.
- Джон, ты с ума сошел сегодня, что ли? Что такое? Что? Чего ты?..
У него дрожит голос, и дрожат руки, крепко, надежно прижимающие Джона к себе. От него пахнет дорогим табаком, и лучшее, лучшее, что случилось за сегодня – это вовсе не дорогой контракт, не новое шоу, не встречи, а вот эта едва раскуренная сигарета, оброненная на мокрый асфальт. Джон прекрасно знает эту странную манеру Скотта: если курит – значит ему не менее больно, значит все еще не кончено, значит…
- Я люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя…. – шепчет Джон, как заведенный и рыдает в голос, с наслаждением, с каким и хохотать приходится не так уж часто. – Не уходи. Я все сделаю. Мы все сможем. Ну пожалуйста, не уходи, не уходи, не надо…
- Джон! - Скотт вздыхает, кажется, с облегчением и даже нервно посмеивается через каждое слово. – Ты идиот. Апокалипсис или нет, но нашим собакам нужно гулять. На ночь тоже.
Теплая ладонь легла на затылок удивленно замершего Джона, разворошила темные пряди. Пользуясь моментом замешательства, Скотт снял его со своей шеи, чуть отстранил и закатил глаза.
- Бог мой, Джон. Почему ты неодетый выскочил под дождь? И во имя всего святого, почему ты босой?!
И правда, босой. Ступни как-то разом ощутили твердый холодный асфальт, ледяную лужу и сбитую за время безумного бега кожу на пальцах и пятках. Видимо, включилась голова. Покрутить своему обладателю у собственного же виска она по понятным причинам не могла, но за это отыгралась с лихвой: закружилась сама и разом дала осознать, как он замерз, какой он весь мокрый, усталый, и как все тело болит, но сейчас…
- Скотт, ты, правда, не уйдешь? Ты, правда, не собирался?..
Скотт вздыхает снова, на этот раз – устало и нежно, расстегивает куртку и кутает Джона полой, обнимая за плечи.
- Куда я от тебя уйду, скажи мне на милость? Мы с тобой – в одной большой подводной лодке. Некуда отсюда идти. Смирись.
И сухие губы прижимаются к виску.
Джон тихо хихикает, утыкаясь лицом в его плечо, и позволяет быстро-быстро вести себя обратно, к дому. Собаки, почуявшие, что с хозяевами сегодня явно большие нелады, да плюс к тому дождь, смиряются с судьбой и быстро семенят следом, охотно забиваясь обратно в теплый, надежный дом.
Скотт затаскивает Джона в прихожую, закрывает дверь на замок и командует:
- В горячий душ! Бегом!
Но у Джона свои планы на обретение едва не рухнувшей вселенной. Он прекрасно знает, что в любой героической эпопее, если мир спасен и все выжили, то сразу обязательно следует поцелуй. Без поцелуя просто не бывает истинного, полноценного и надежного финала, а значит ничем, ни одной мелочью пренебрегать нельзя. Джон ловит Скотта за плечи и властно затыкает ему рот поцелуем. Самым жарким и самым страстным, вкладывая туда все пережитое за прошедшие полчаса. Весь ужас, всю ярость, все счастье. Скотта, конечно, на мякине не проведешь: неясные, но грозные слова «пневмония», «бронхит», «пиелонефрит», «ларингит» написаны на его хмуром лице - и душ все равно состоится, но шанс оказаться там вдвоем и тем окончательно расставить все точки над «i» растет с каждой секундой.
Обрывает хеппи-энд нежданное, при чем их, нежданных, оказывается два. Джон вдруг чувствует во рту привкус крови и с ужасом вспоминает, что вообще-то разбил Скотту губы. Отшатывается, стремительно бледнея, и здесь, при ровном электрическом свете рассматривает то, что скрывали дождливые уличные сумерки: губы у Скотта, действительно, разбиты, и неслабо. От поцелуя ранки открылись снова, Скотт проводит по ним языком, чуть морщится, а Джон, обмирая, вспоминает, где в доме лежит аптечка, изумляется сегодняшней необычайной моральной стойкости Скотта, делает поспешный шаг назад, и…
Резкая боль в ноге заставляет опуститься, если не сказать «свалиться» на пол, обхватить несчастную предательскую конечность руками и обнаружить на них.. тоже кровь. Ну что за хрень? Еще?! С разнесенной кухни вышло всего двое, а осколки теперь по всему первому этажу, и как он не поранился пока бежал наверх, а потом мчался вниз – уму непостижимо. Зато сейчас во всей красе. Скотт тихо ругается сквозь зубы, присаживается рядом на корточки, отнимает пораненную ступню, осторожно ощупывает.
- Ай, вот здесь больно. Ох, собаки же поранятся, Скотт…
- Вовремя вспомнил... Они, в отличие от тебя, смотрят, куда наступают… Сейчас уберу. Смирно сиди!
Он находит наконец-то осколок, осторожно вытаскивает, спокойно и деловито кутает все еще изрядно мокрого Джона пледом и оставляет на полу в прихожей баюкать раненую ногу и пребывать в полнейшем хаосе мыслей и чувств, в котором, впрочем, успокоения и счастья становится больше с каждой секундой.
- Со мной такая куча проблем как всегда, – сокрушенно вздыхает Джон снизу вверх в очередной раз проходящему мимо Скотту. Тот быстро убирает осколки на кухне, моет лапы собакам – обстоятельно, тщательно и очень быстро, может же если хочет! А Джон тем временем почти в отчаянии – только что дал себе страшное обещание ни в коем случае не причинять никаких беспокойств, пока не загладит все, что наворотил, пока они со всем не разберутся и пока все не утрясется, и вот, десятка минут не прошло, умудрился нарушить. Но Скотт возвращается с бутылочкой и бинтом. Он никогда не пользуется ни фломастерами, ни спреем, всегда по старинке бутылочка с йодом и бинт. С сосредоточенным видом осматривает ранку и то, сколько крови успело вытечь, одобрительно, хотя и хмуро кивает: рана чистая, - потом легонько дует на ступню и парой точных движений проводит по порезу пропитавшимся бинтом. Джон тихонько скулит, но, поймав суровый взгляд Скотта, затыкается.
- Надо в больницу. От такого бывает столбняк. Надо сыворотку.
Джон от неожиданности хохочет в голос, тут же зажимает себе рот ладонью и только качает головой.
- Ты ненормальный. Ну, какой столбняк в нашем доме, Скотт? Ты совершенно ненормальный, и я тебя обожаю. Иди сюда.
Он дотягивается, обнимает Скотта за шею, прислоняется лбом к его лбу, закрывает глаза и бережно, очень осторожно, касается кончиком языка разбитых любимых губ. Легкими, короткими, едва ощутимыми касаниями гладит сначала нижнюю, потом верхнюю. И только потом, когда по телу Скотта пробегает сдерживаемая – но все равно непреодолимая - долгая дрожь, прижимается губами к губам плотно, делает поцелуй глубоким и жарким.
Скотт отстраняется явно неохотно, но твердо. Мистер Гилл что-то решил для себя – согласные и покорные могут опустить руки и отойти от стенки.
- Джон. Душ. Ты простынешь, и у тебя пропадет голос.
А вот это уже, хочешь - не хочешь, – довод.
Джон вздыхает и, держась за Скотта, встает. Тот бережно укладывает его руку себе на плечи, заставляя опереться и не нагружать больную ногу. Велика ли там рана – царапина – но забота, почему-то именно такая, сосредоточенная, серьезная, вдумчивая, кажется какой-то особенно нежной и нужной.
Скотт помогает ему подняться наверх, в спальню, заталкивает в ванную и деловито раздевает. На пол летит рубашка, следом за ней брюки и белье. Он целует Джона в висок и включает воду в душе, выходит, плотно прикрывая за собой дверь.
Джон улыбается ему вслед, вздыхает и устало прижимается лбом к прохладному зеркалу над раковиной, еще не успевшему запотеть от горячего пара из душевой кабины. Чуть мутное отражение улыбается ему в ответ – с легкой толикой иронии. О да, этот парень в зеркале – просто красавчик. Нос распух от рыданий, стыд и срам, глаза красные, рожа опухшая – пить двое суток подряд мало кому даром проходит! Волосы бешеным дикобразом – но это хотя бы почти привычно, можно списать на стиль. Но красный нос и красные прожилки лопнувших сосудиков совершенно не идут серо-голубым глазам. Еще к ним не слишком идет затравленное выражение и стойкий аромат – только сейчас ведь заметил, протрезвел наконец-то! – выдыхающегося алкоголя. Кошмар какой, гадость! А там, за дверями спальни, Скотт деловито чем-то шуршит, видимо, расстилает кровать, и от него, наглаженного, подтянутого аккуратиста-Скотта, пахнет только горьковатым одеколоном и чуть-чуть табаком, а товарищ в зеркале как из борделя выпал, и правда, что он должен был подумать! Ох, все.
Джон решительно шагает под обжигающе горячий душ и остервенело трет себя мочалкой, рискуя переплюнуть Скотта по части расхода их общих гелей и лосьонов для тела. Грязь, холод и запах смываются, стекают струйками вниз по телу, и вместе с ними утекает адреналин и азарт, остается только тишина и внезапная приятная усталость. Выныривает из ванной он горячий, раскрасневшийся, свежий и совершенно голый. Но воспользоваться плодами наведенного порядка в дУше и душЕ Джону не дают: Скотт, будто поджидал у дверей, мгновенно ловит его в одеяло, укутывает и укладывает на постель.
-
-
20.10.2009 в 01:00Скотт укрыл его сверху еще и пушистым пледом, взбил подушки, подложил их под голову и плечи, погасил верхний свет и наконец-то, полураздетый, вытянулся рядом на кровати, поверх своего одеяла. Так они и лежали довольно долго, близко-близко друг к другу, вглядываясь каждый в лицо любимого. Скотт протянул руку и погладил Джона по влажным, взлохмаченным волосам. Джон терпеть не мог прикосновений к шее и голове, но Скотт – это Скотт. Исключение во всем. Джон прижмурился, подаваясь навстречу руке, вздохнул и улыбнулся сонно:
- Ой, тетечка, у меня на пальце гангрена ! (4)
Ласкающая волосы рука замерла, Скотт непонимающе нахмурился и приподнялся на локте. Нет, его мнительность в вопросах здоровья, конечно, вошла уже в семейные саги, но так нахально издеваться… Джон хлопает глазами и тихо фыркает в подушку.
- Очень смешно, - лениво огрызается Скотт, - если бы ты знал, сколько раз меня дразнили этой фразой дома, ты бы понял, что это не истинный метод меня поддеть, а жалкая китайская подделка.
Джон улыбается и тихонько дует ему в лицо, сдувая русую прядку, упавшую на лоб:
- О нет, сегодня я, определенно, не способен тебя дразнить. Даже пробовать не стану. Вообще-то, я надеялся ненадолго занять твое место на олимпе ипохондрических страданий, и уговорить тебя побыть моей тетушкой Поли, - и, жалобно сведя темные брови, тихо хнычет, - порез разболелся от горячей воды. Так дергает…У нас вроде был спрей с лидокаином?
- Был, - хмыкает Скотт, – собачий. - Гладит его по щеке и прикасается губами к губам. - Сейчас.
(4)цитата из книги Марка Твена «Приключения Тома Сойера» (вдруг кто не помнит)
-
-
20.10.2009 в 01:01Скотт улыбнулся своим мыслям, распахивая дверь спальни, плюхнулся на край кровати и споро засунул руку под одеяло, наощупь выискивая там пострадавшую от сегодняшних страстей конечность Джона. По пути к благородной цели нащупалось много другого, вовсе не менее интересного, Джон захихикал и принялся пятками отпихиваться от подлого нападения, но тут же зашипел и тихо заскулил. Скотт сноровисто извлек на свет искомый источник причины хныканья, уложил пораненную ступню себе на колени, размотал мокрый бинт.
- Тишина, мистер Барроуман, идет операция.
Баллончик охотно зашипел, выбрасывая тонкую струйку прохладного лекарства аккуратно и точно на слабо кровоточащую ранку.
Джон коротко фыркнул в одеяло, как недовольный щенок, стройная ступня напряжено, по-балетному, вытянулась, замерла.
- Щиплет? – Скотт взял ступню в ладони, приподнял и, наклонившись, подул на ранку. Стопа одобрительно качнулась, пальцы поджались, как от щекотки. Скотт хмыкнул и не удержался – прижался губами. Джон молчал. Только тихо сопел, зарывшись в одеяло до глаз. Поэтому Скотт позволил себе еще раз поцеловать прохладную кожу, осторожно провести языком по пятке, по нежному местечку под пальцами. И снова поцеловать. Ножка у Джона была, конечно, ой, не дамская, но для мужчины – изящная. И очень гибкая, будто и, правда, балетом занимался полжизни. Скотт помнил, как это необъяснимо умилило его в то, самое первое их свидание, когда Джон наконец-то угомонился и, как ребенок, уснул внезапно, на полуслове, забыв стройную ногу поперек бедер тогда еще просто любовника. Скотт долго не мог уснуть - в непривычном чужом месте, от переутомления (как бороться и уживаться с ураганом по имени Джон он усвоил гораздо позже), от нахлынувших беспокойных (но не дурных, нет) предчувствий. Он лежал в синей темноте предрассветной комнаты и рассеянно поглаживал эту – тоже прохладную тогда – ступню кончиками пальцев. А Джон вздыхал во сне, улыбался и хмурился, а потом, не просыпаясь, потянулся всем телом и уютно, удобно, необъяснимо привычным жестом устроился у Скотта на плече, обнял и затих. Скотт очень хорошо помнил странное пронзительное чувство, посетившее его в тот момент. Комната отдалилась, расширилась, откуда-то потянуло свежестью, уютно согрелось тело, и где-то далеко-далеко, почти на краю слышимости зазвучала старая детская песенка. Желтая подводная лодка задраивала люки и отправлялась в свое безумное плаванье, без права – и без стремления - когда-нибудь пристать к берегу. Именно тогда он в первый раз отчетливо понял, что никуда больше и никогда не денется от этого странного, ненормального, очаровательного мужчины рядом с ним. Удивился, вздохнул и почти что сразу уснул, прижимая Джона к себе правой рукой за плечи.
Воспоминания заставляли улыбаться, прикрыв глаза, рассеянно гладить стопу легкими касаниями и трогать губами, заставляя пальцы поджиматься, а кожу горячеть. Задумался он, действительно, крепко, потому что следующее, что уловил слух вынырнувшего из нежных воспоминаний Скотта, было тихое жалобное то ли всхлипывание, то ли стон. Встревоженный, он поднял глаза на Джона, и еле сдержал смешок. (Как показывала многолетняя практика, если в такие моменты не сдерживать внезапную позитивность мышления, можно пребольно получить в голову, по меньшей мере, подушкой). Вцепившийся в край одеяла Джон кусал губы, вжимаясь затылком в подушку. Ужасно соблазнительное зрелище. И слезы, выступившие от возбуждения в уголках глаз – сплошное умиление.
- Джон? Хей… Все в порядке?..
Ясные серо-голубые глаза полны ядерной смеси злости и мольбы, голос изрядно подрагивает:
- Т-ты издеваешься, да? Издеваешься.. – И совсем тихо, жалобно. – Ну, нельзя же так, Скотт… Не могу.. больше.
И только тогда Скотт до конца понимает, насколько увлекся. Прохладная после душа, чувствительная кожа на стопе. Горячие и шершавые разбитые губы. Перепсиховавший, преисполненный вины и нежности Джон. Результат – пожалуйста. Глаза в пол-лица, дрожь по всему телу, прикушенные губы и тихие стоны. И как это, черт возьми, лестно!
Скотт наклонился над Джоном, осторожно уложив многострадальную ступню на постель, поцеловал припухшие, искусанные губы, мягко пощекотав их изнутри кончиком языка, и осторожно потянул край одеяла, стягивая его с бедер любовника. Легкая, медленная дорожка поцелуев – от шеи вниз по груди, напряженному животу, паху. Дразнящий укус за беззащитно выступающую тазовую косточку. Щекочущее прикосновение языком к нежнейшему местечку на границе бедра и паха. И наконец, надразнившись и нанежничавшись в волю – медленное, ласковое прикосновение языком к напряженной до дрожи плоти. И в ответ – не крик, не слово – долгий, истомленный выдох, и порхание темных густых ресниц над потемневшими до ненастья, до стали, глазами. Сильные пальцы сжимаются на тонкой простыне, бездумно сминая ткань, и комната идет кругом, темнеет, пульсирует, как вот эта жилка под губами и под пальцами, тихо, бархатно звучит вот этим стоном. И звучит вот этим вздохом, нет - неровными дыханиями – уже двумя! – потому что такое безумие, оно всегда на двоих. Сплетаются ладони, губы касаются губ, и тела спаиваются томительным жаром, током крови и нежности, и страсти, и легчайшее касание бежит по обнаженной коже, как крохотное пламя. И тогда где-то в мире щелкает та самая кнопка, которую тысячелетиями ищут мечтатели, влюбленные и безумцы, и, выходит, некоторые таки находят. Необъяснимая кнопка, делающая бессмысленными и ненужными поиски правды, истины, предназначения и смысла жизни. Они двое снова одно целое – щелк! – и все в мире правильно. Нет ничего важнее любви. Нет ничего проще сошедших на землю небес. Нет ничего слаще безумия.
И когда гортанный вскрик разрывает ночную тишину дома, когда судорога сводит пальцы, оставляя на светлой коже чужого плеча тонкие яркие царапины, когда из без того разбитой, а теперь и прокушенной губы падает на чужие близкие жадно приоткрытые губы капелька крови, все настолько на своих местах, что почти хочется умереть. Прямо сейчас. Вместе. Счастливыми. Или еще раз сплести пальцы – и жить вечно.
Спираль Галактики кружится, неторопливо отсчитывая тысячелетия, и этот прекрасный глупый мир продержится еще сколько-то на шаткой грани Конца света. Потому что две крохотные частички этого мира сегодня слишком правильны и слишком счастливы.
Они падают на постель, мокрые, задыхающиеся, легкие и опустошенные до звона в бездумных головах.
Скотт осторожно скатывается с Джона, но тот совершенно не согласен отдавать мирозданию теплоту, нежно теплящуюся там, где кожа, дыхание или локон касаются кожи. Поэтому тут же перекатывается с тихим, счастливым полустоном-полувздохом, и укладывает голову Скотту на грудь, прижимаясь щекой к тому месту, под которым гулко и ровно бьется сердце. Скотт обнимает его и ловит ладонь в свою, ласково и нежно сжимая.
Тепло. Так невероятно, потрясающе, щедро и надежно тепло.
Разговаривать не хочется еще долго, пока в самом дальнем уголке дома не затихнет эхо отшумевшего шторма. Пока дождь за окном не закончится, наконец, вытряхивая из подола низких туч редкие высокие осенние звезды.
- С тобой каждый раз как на карусели!
- Что, так однообразно и по кругу?
- Дурак, - нежно улыбается Джон куда-то ему в шею, теплое дыхание касается мочки уха, - знаешь, как я в детстве любил карусели? Как до них добирался – ну просто День рождения каждый раз. Праздник. Самый настоящий. Я только с тобой так, понимаешь? Чтобы каждый раз ждать - как праздника.
Скотт задумчиво касается губами его раскрытой ладони.
- У тебя будут очень частые праздники. Увидишь, успеет приесться.
- Черта с два. Ты еще не знаешь, какой я жадный. И потом, я – Барроуман, забыл? О, у нашей семейки просто не бывает скучных праздников. Так что лет семьдесят я тебе обещаю…
Он затихает, ладонь в руке Скотта расслабляется, обмякает и стремительно теплеет. Манера засыпать по-детски на полуслове у Джона не изменилась за прошедшие их общие пять лет. Остается только улыбнуться уголками губ, мимолетно жалея только о том, что семьдесят лет – это, определенно, излишне мало.
Скотт медленно засыпает, убаюканный усталостью и теплом родного тела под боком. Ему ничего конкретного не снится, только какие-то слабые пятна света, похожие на вспышки фотокамер, да еще голос Джона, негромко напевающего себе под нос одну из своих любимых песенок: «And love is all that I need, And I found it here in your heart. It isn't too hard to see we're in heaven...»
А Джону снится желтая подводная лодка. И это самый лучший сон за всю ночь. А может быть, за всю жизнь.
the End
-
-
20.10.2009 в 01:10Вот я вам сейчас по инструкции:
ЫЫЫЫЫ! ЫЫЫЫЫЫЫ! ЫЫЫЫЫЫЫ! (это такое вступление, да)
Так.. теперь надо похвалить пэйринг. Пэйринг замечательный, мой самый любимый и так и будет на всю оставшуюсю жизнь, да.
Теперь надо выделить кинки. Ай, я не могу - я стесняюсь! Ну ладно, чего не сделаешь ради уже теперь любимых авторов - Джон без носков и с порезанной ногой (без крови никуда, это ж не жизнь), сутулая спина в коричневой куртке и горьковатый одеколон, и одеяло после душа. Так.. все... теперь мне ничего в голову не приходит, даже инструкция. Теперь пошла полная отсебятина!
Это чудесно, божественно и совершенно не ООС, потому что они у вас как на самом деле - живые, теплые, их хочется трогать и завидовать этому обретенному человеческому счастью, этому маленькому кусочку огня под дождем.
И только хочется пожелать, чтобы они никогда не оставались одни, чтобы двери не хлопали, посуда не билась, а авторы писали бы еще, еще и еще!
Вам - цветы и аплодисменты!
-
-
20.10.2009 в 07:17-
-
20.10.2009 в 11:48теплый и уютный, несмотря на ссору, очень славный.
прочитала: сижу улыбаюсь, как-будто в старый любимый плед закутали.
спасибо.
-
-
20.10.2009 в 23:02-
-
20.10.2009 в 23:13Спасибо огромное! Мы очень, честно признаться, стеснялись
Korsi
-
-
21.10.2009 в 07:58-
-
21.10.2009 в 11:04Спасибо)
-
-
21.10.2009 в 11:06lalait а то ж.
второй закон термодинамики, все дела
-
-
22.10.2009 в 20:56Спасибо.
-
-
22.10.2009 в 22:53-
-
07.01.2010 в 16:27Авторы, фанфик чудесен, великолепен. Вот как он в жизни-то бывает - начитаешься рейтингового РПС, а после такое - как бальзам на душу, спасибо вам за это приятнейшее ощущение тепла, покоя и тихой, но такой замечательной радости за этих двоих! А ещё - за следующие моменты, которые не могли оставить меня равнодушной, ибо я большая поклонница подобных метких и невероятно жизненных замечаний:
Той чистой, кристально-кошмарной ненавистью, которую дети испытывают к тому, чего боятся больше всего на свете. Скотт молчал. Он не злился. По крайней мере, пока. Но это страшное, совершенно глухое молчание, сводило Джона с ума.
как мне знакомо это ужасное чувство! и как мне жаль, что я не обладаю темпераментом Джона Барроумана, чтобы иметь смелость нещадно бороться с подобной стеной молчания - по крайней мере, не всегда мне удаётся её пробить... но иногда удаётся!=))
Он тебя даже толком не слышит, настолько оглушает его собственная обида.
да, да, тысячу раз да. это правда на сто процентов. обида оглушает - в точку.
Тем более, глупости нашей нелепой не отдам.
а эта фраза в череде предшествующих и последующих заставила меня держать кулачки за Джона=)) и чем всё обернулось?=)) снова - Скотт, ты потрясающий=))
-
-
25.02.2010 в 22:21Спасибо авторам. Это было великолепно!
-
-
26.02.2010 в 00:23спасибо!
нам очень, очень, очень радостно, что мы вас порадовали!
-
-
10.03.2010 в 01:05Вообщем. я как всегда на пол года опоздала с этим праздником! я хотела бы сказать, РЕБЯТА, ДЕВЧОНКИ! как я вас люблю за этот рассказ. я даже не знаю где начать, это безумно красивое начала когда Скот стоял с сигаретами на крылце и курил, этож просто картину рисовать с этого, идет дождь и все так красиво, еслиб я тока умела рисовать, я бы так хотела сделать вам красивый баннер. хотя бы за один этот кадр со скотом,
и патом этот ураган Джон, и его идеи, его гениальные идею, и то как он по детски наивен, и самоуверен, и одновременно совершенно не верит в себя когда дело касается скота, и вы тут так хорошо передали это молчаливое отношения к Джону когда скот на кухни вытерал лужи. и когда они спорили, и с этим ударом, я думала, тока не перегните палку не делайте из Джона девчонку, и вы так великолепно этого избежали, момент когда джон бежал за скотом и он банально гулял с собаками, и Джон вдруг без туфлей! Я бы весь ваш фик растащила на цитаты, на стока он хорош!!!
дальше уже не имеет смысла разбирать, мне понравилось все, абсолютно все, ваша характеристика героев, ваш стиль всего рассказа, и я наверно продала бы почку за еще пару рассказав о Джоне/Скоте в вашем исполнение. как рас о том периоде их жизни когда они еще вот , вроде тока недавно стали вместе жить, когда популярность еще не ударила так сильно по ним.
Вы супер! Браво!
-
-
10.03.2010 в 10:37Спасибо большое)
-
-
08.06.2010 в 03:12И чисто технически... Отличный слог. Читать - настоящее удовольствие. Профессионально и так потрясающе! Переживала за героев от начала и до конце!
Еще раз спасибо!
-
-
23.06.2010 в 13:07Тьма небесная, вот ЭТО - чувства!!!
я тоже так хочу!
-
-
01.06.2011 в 00:24Так неожиданно Исландия пострадала... Но , мой Бог, - как ярко и неожиданно!
Мистер Гилл что-то решил для себя – согласные и покорные могут опустить руки и отойти от стенки
О, уж этот мистер Гилл!...
пахнет только горьковатым одеколоном и чуть-чуть табаком,
Но ведь тут это абсолютно не банально!
Неважно, теплой будет рука в твоей руке, или озябшей и мокрой. Можно согреться. Можно согреть.
Как вы это написали...
Но если он берется за сигарету, значит, конец света так близок, что Мишель Нострадамус беспокойно ворочается в гробу, порываясь задним числом переписать нашумевшие Центурии.
И смешно, и угрожающе!...
Вообще-то, я надеялся ненадолго занять твое место на олимпе ипохондрических страданий, и уговорить тебя побыть моей тетушкой Поли,
Ай! Нет слов!
Нельзя это описать, нельзя это узнать с чужих слов, понять, и почувствовать, что ни в одном возвышенном сонете, прогулке под луной, и даже в самой страстной ночи нету столько любви, сколько в одной отличнейшей зуботычине, злой до ярости, размашистой, импульсивной
Господи, ну как же вы так пишите...
вздыхал во сне, улыбался и хмурился, а потом, не просыпаясь, потянулся всем телом и уютно, удобно, необъяснимо привычным жестом устроился у Скотта на плече, обнял и затих.
Слёзы на моих глазах....И кто их просил?
Необъяснимая кнопка, делающая бессмысленными и ненужными поиски правды, истины, предназначения и смысла жизни. Они двое снова одно целое – щелк! – и все в мире правильно. Нет ничего важнее любви. Нет ничего проще сошедших на землю небес. Нет ничего слаще безумия.
Это так точно, так верно, так по-настоящему!
Разговаривать не хочется еще долго, пока в самом дальнем уголке дома не затихнет эхо отшумевшего шторма
Это просто красиво...
Я только с тобой так, понимаешь? Чтобы каждый раз ждать - как праздника.
Всё. За такие слова - всё отдать....
lalait и endis
Милые мои... Вы сами-то в курсе, что вы написали? Это настолько бессовестно прекрасно, что у меня закончились стандартные эпитеты, в голове лёгкими пузырьками шампанского постреливает нежная радость, а в душе цветут маки... (Маки? МАКИ, чёрт побери? А эти откуда?)
Спасибо.
Грандиозно. Стиль, образы, мысли - перфект. Блестяще. Пьяняще...
Спасибо девочкам, что привели меня к вам!
-
-
01.06.2011 в 00:27А цитат, конечно, хотелось привести больше... Но зачем дублировать ваш фик в комментах? Лучше я его распечатаю...
)))
-
-
01.06.2011 в 00:34